12

И сразу же внимание капитана Делано привлек огромный негр, отделившийся от толпы на палубе и медленно ступивший на лестницу, ведущую на ют. На негре был железный ошейник, от ошейника отходила толстая цепь и трижды обвивалась вокруг туловища, а звенья ее нижнего конца были прикреплены к широкой железной полосе у пояса.

        – Атуфал шагает, как в похоронной процессии, – негромко заметил черный слуга.

        Негр взошел по лестнице, и, точно узник, готовый, не дрогнув, услышать приговор, встал перед доном Бенито, немой и неколебимый.

        Завидев приближающегося негра, дон Бенито, только успевший прийти в себя, вздрогнул, лицо его вновь омрачилось, и бескровные губы сжались в тонкую линию. Он словно вдруг вспомнил о чемто, вызывавшем у него бессильную ярость.

        «Вот упорствующий бунтовщик», – подумал капитан Делано, не без восхищения разглядывая фигуру черного колосса.

        – Взгляните, хозяин, он ждет вашего вопроса, – сказал маленький слуга.

        При этом напоминании дон Бенито, глядя в сторону и как бы заранее готовый к мятежному ответу, слабым голосом проговорил:

        – Атуфал, будешь ты просить у меня прощения?

        Негр безмолвствовал.

        – Еще раз, хозяин, – посоветовал Бабо, с горьким укором глядя на своего соплеменника. – Спросите опять. Он еще склонится перед хозяином.

        – Отвечай, – сказал дон Бенито, попрежнему глядя в сторону. – Произнеси одно только слово: «Прощения!»– и твои цепи падут.

        В ответ негр лишь воздел кверху обе руки и под звон цепей безжизненно уронил их, одновременно потупя голову и всем своим видом как бы говоря: «Да нет, мне и так хорошо».

        – Ступай, – сказал дон Бенито со сдержанной горячностью.

        Огромный негр повиновался и так же медленно, размеренно ступая, пошел прочь.

        – Прошу извинения, дон Бенито, – сказал капитан Делано, – но эта сцена меня удивила. Что она означает?

        – Она означает, что этот негр один изо всех оказал мне дерзкое неповиновение. И я заковал его в цепи, я…

        Здесь он вдруг прервал свою речь и потер лоб ладонью, словно у него закружилась голова или замутилась память; но, встретив добрый, заботливый взгляд черного слуги, опомнился и продолжал:

        – Я не мог обречь бичу этот великолепный торс. Но я велел ему просить у меня прощения. До сих пор он этого не сделал. По моему приказанию он является ко мне каждые два часа.

        – И давно ли это продолжается?

        – Дней шестьдесят.

        – А во всем прочем он послушен? И почтителен?

        – Да.

        – Тогда, клянусь душой, – горячо воскликнул капитан Делано, – у него королевское сердце, у этого чернокожего!

        – Очень может статься, – с горечью отвечал дон Бенито. – Он утверждает, что был королем у себя на родине.

        – Да, – вмешался при этих словах слуга. – У него в ушах разрезы, в них он носил золотые пластины. А вот бедный Бабо был у себя на родине ничтожным рабом; был рабом чернокожего, а стал рабом белого человека.

        Слегка раздосадованный таким бесцеремонным вмешательством, капитан Делано с удивлением посмотрел на слугу, потом перевел вопросительный взгляд на хозяина; но, словно привыкнув к подобной фамильярности, ни тот ни другой не поняли его недоумения. – А в чем, позвольте спросить, дон Бенито, состоял проступок Атуфала? – спросил он тогда. – Если он был не очень серьезен, послушайте совета и в награду